Дело актера Михаила Ефремова, устроившего смертельное ДТП в центре Москвы, стало самым резонансным в нынешнем году. Новости с суда над артистом обсуждают все, а мошенники даже попытались наладить в интернете продажу билетов на процесс. Не так давно Ефремов заявил о намерении нанять для защиты Генриха Падву — одного из самых известных и опытных адвокатов России. За свою долгую карьеру (в этом году Падве исполнилось 89 лет) он защищал воров в законе, опальных олигархов и множество других известных людей. А еще легендарный адвокат десятилетиями наблюдал, как менялись следствие, суд и адвокатура со времен СССР и до наших дней. О знаменитых клиентах, невероятных судебных коллизиях и превратностях российского правосудия Генрих Падва рассказал в эксклюзивном интервью «Ленте.ру».

«Стиль защиты Ефремова вредит ему»

«Лента.ру»: Как бы вы оценили суд над Михаилом Ефремовым?

Генрих Падва: Если бы не вмешались два недостойных так называемых адвоката то, я думаю, дело Ефремова давно бы уже рассмотрели в суде и вынесли справедливый приговор.

А сейчас совершенно неясная ситуация: суд, я уверен, хватается за голову и не знает, что делать. Со всех сторон поднялся шум, совсем запутали это дело. Суду теперь будет очень нелегко принять справедливое решение. Вмешательство этих адвокатов ужасно влияет как на судьбу Ефремова, так и на права потерпевших.

Нормальный адвокат сказал бы потерпевшим: мы вам сочувствуем, этот человек причинил вам столько горя, надо потребовать от него материальную и моральную компенсацию.

А адвокат потерпевших выпендрился и заявил иск на один рубль! Тем самым лишив своих подзащитных права возместить причиненный им ущерб.

А взыскать один рубль — это театр, спектакль! И, конечно, стиль защиты, избранный адвокатом Ефремова, безусловно, вредит ему. Если суд не согласится с позицией защиты о невиновности Ефремова, то все действия адвоката усугубят решение вопроса о его наказании.

А к вам Ефремов обращался?

В первый день мне звонили и просили вступить в дело. Я порекомендовал хорошего, опытного адвоката по таким делам, и к нему обратились, а потом, видимо, кто-то им насоветовал этого Пашаева.

Вместе с вами Ефремов называл имя другого известного адвоката, Генри Резника, которого также думал привлечь к процессу. Вы оба действительно самые известные адвокаты России. Существует ли между вами соперничество?

Мы не обсуждали с Генри, кто из нас лучший. Мы очень друг друга любим и уважаем. Мы, мне кажется, настоящие друзья. У нас был период несколько осложненных отношений, когда мы были на противоположных позициях по одному делу, но потом это уладилось.

У нас здоровое соперничество, которое позволяет нам работать и соответствовать тому, что нас обоих считают первыми номерами. Как-то Генри мудро сказал, что мы должны примириться и привыкнуть к тому, что так случилось, что мы двое — как символ хорошей адвокатуры.

Вы считаетесь самым дорогим адвокатом России — вместе, видимо, с Генри Резником. Как вы к этому относитесь?

Я точно не самый дорогой. Самые дорогие — это как раз нехорошие адвокаты: они либо «решалы», либо наглецы, которые считают возможным невероятно задирать сумму гонорара. Я думаю, что под утверждением о том, что тот или иной адвокат самый дорогой, подразумевается, что он один из лучших. Но на самом деле цена не всегда соответствует качеству.

Я знаю очень хороших адвокатов и знаю, что они работают, во всяком случае, не хуже меня, а некоторые мои ученики, я допускаю, меня превзошли. Я считаю, что по уголовным делам один из моих самых любимых и талантливых учеников Александр Гофштейн работает лучше меня.

«Под взглядом Япончика было очень неуютно»

Михаил Ефремов — далеко не первый известный человек, который задумался о том, чтобы обратиться к вам за защитой. Среди ваших клиентов был знаменитый Япончик — вор в законе Вячеслав Иваньков. Почему вы стали защищать его и каким он вам запомнился?

Я стал его адвокатом совершенно случайно. Я долго работал и жил в Твери, а потом вернулся в Москву. Я не помню, кто точно обратился ко мне — кажется, бывший судья Московского областного суда — и сказал: вот обвиняют человека, ему приписывают, что он мафиози, вор в законе, в общем, ужасный преступник.

Я согласился — очень интересное дело. И это оказался Слава Япончик, Вячеслав Иваньков. Он требовал вернуть долг средствами не совсем законными. Он действовал по «понятиям», они основаны на чувстве справедливости. Если должен, то отдай.

И вот я его первое дело провел, закончилось оно для Иванькова благополучно — его не посадили. Иваньков произвел на меня большое впечатление: человек очень сильный, жесткий, твердый. С точки зрения воровских понятий — очень порядочный. Он никогда никого не обманул, не подвел, никого не предал.

Внешне он был очень интересен: аккуратнейшим образом был одет. В первый раз я увидел его в блейзере, в нагрудном кармашке — платочек, в наглухо застегнутой рубашке, гладко выбритый и со стальными такими глазами. Под его взглядом было очень неуютно. Потом мы много встречались, было много дел, его ведь снова судили здесь, потом в Америке, потом он вернулся, и его здесь судили тоже.

По делу олигарха Михаила Ходорковского ходили слухи, что вас заставили отказаться от его защиты — якобы вашему племяннику подбросили наркотики и пообещали отпустить, если вы откажетесь от клиента. Это правда или нет?

Это чистое вранье от начала до конца. Во-первых, я не переставал защищать Ходорковского. По первому делу я его защищал до вступления приговора в законную силу. Другой вопрос, что я не принял поручение на защиту Ходорковского по второму делу.

Ходорковского отправили отбывать наказание на границу с Китаем. Туда надо было добираться: сначала лететь самолетом пять часов, а потом ехать поездом еще 15 часов. Я уже к тому времени был немолодым человеком с плохим здоровьем. В какой-то момент понял, что физически не могу заниматься защитой клиента.

Какое у вас самое интересное или любимое дело?

Выделить одно какое-то дело как наиболее интересное или любимое чрезвычайно трудно, если вообще возможно. Одно из самых интересных дел, которым я горжусь, закончилось очень хорошо. Это было еще в советское время.

Эти цыгане за бесценок скупали таких истощенных лошадей, выхаживали, откармливали, потому что умеют с ними обращаться. Потом они ехали в другую область и меняли их на бычков, погибающих от бескормицы. Затем цыгане откармливали и выхаживали бычков и отвозили их на мясокомбинат в Торжке, я там как раз тогда работал.

Все были очень довольны: и колхозники лошадьми, и представители мясокомбината бычками. По сути, цыгане выполняли важную общественно-социальную деятельность, вкладывали свои средства и силы. Но прокурор говорил: они скупали [животных] для перепродажи с целью наживы — прямой умысел на спекуляцию, но, конечно, искажал этот смысл.

Первый приговор отменили за мягкостью наказания, в частности, потому что цыгане кочуют с места на место и на условном сроке их невозможно контролировать.

Но я нашел железное обоснование: в период между первым и вторым приговорами вышло постановление о приобщении цыган к оседлому образу жизни, все подсудимые устроились на работу, и этот довод [о кочевом образе жизни] перестал иметь значение. Суд опять дал им условное наказание, и цыгане остались на свободе.

А есть дело, за которое вам стыдно?

Как трудно выбрать самое любимое дело, так и трудно найти наиболее неудачное. Постараюсь выделить одно — это дело, связанное с наследством поэта и писателя Бориса Пастернака.

У него более десяти лет была возлюбленная Ольга Ивинская. Он с ней не просто встречался, он с ней практически жил, но при этом не хотел уходить из семьи.

Когда на писателя начались гонения, возлюбленная помогала ему с публикациями за рубежом, в частности, «Доктора Живаго». В СССР Пастернак не мог получить никакой работы, даже переводческой. Кончилось это тем, что Ивинскую посадили. Пастернака трогать не решились: он был слишком великий, гениальный.

А Ивинскую мучили ради показаний на писателя — но она выдержала и ничего не сказала. Потом ее выпустили — и снова посадили, уже с 18-летней дочерью. Это было после смерти Пастернака. При обысках у Ивинской забрали очень много литературных памятников, которые представляли огромную ценность.

После того как Ивинскую реабилитировали, ей не отдали ничего из того, что изъяли. Был суд, который ей отказал, и после этого она обратилась ко мне. Она уже была глубоко пожилой женщиной.

Во время суда к Ольге Ивинской предъявлялись ужасные и циничные требования. Мы проиграли это дело — ей так ничего не отдали. Это стыдно для правосудия, стыдно мне, что я не смог отстоять ее право. Было много препятствий, это дело требовало много времени, у меня не всегда его хватало. Было бы оно одно у меня — я бы успел сделать еще что-то, хотя я многое сделал.

«Сделка со следствием — злейший враг правосудия»

Сейчас появилось очень много «решальщиков» среди адвокатов. Раньше такое было?

Это ужасно — такого раньше практически не было. Я не могу сказать, что раньше не брали взятки, но абсолютно не в таком количестве и размере, как сейчас. Взяточничество значительно выросло. Адвокаты, которые пытаются решить вопросы таким способом, — не адвокаты.

Раньше адвокатура была очень закрытым институтом. Туда принимали с очень большим трудом, а во время перестройки демократизировали процедуру.

Вот не можешь больше работать прокурором — пожалуйста, работай адвокатом. И у нас сейчас огромное количество некомпетентных адвокатов. А для того чтобы быть хорошим адвокатом, надо учиться не просто юриспруденции, но и азам профессии.

В последнее время стало больше дел с особым порядком, сделок со следствием. В таких делах, по вашему мнению, адвокаты выполняют свою работу по защите клиента или работают на следственные органы?

Сделка со следствием взята из зарубежной практики. В Америке очень много таких дел, идея очень хорошая, но у нас, к сожалению, ее превратили в полную противоположность. У нас сейчас это злейший враг правосудия. Сделка с правосудием может успешно работать лишь в высоко организованном правовом обществе, где большинство составляет законопослушные честные граждане.

Человек, которому предлагают помочь следствию, должен быть порядочным, а не мерзавцем, который может любого оговорить ради своей выгоды. Это используется недобросовестными следственными работниками, предлагающими обвиняемому свалить свою вину на другого или просто дать показания на другого человека как на соучастника.

Почему в России такое недоверие к суду?

У нас, к сожалению, правосудие оставляет желать лучшего, потому что судьи у нас, конечно, очень сильно зависимы, у них очень сильный обвинительный уклон. Есть ленинская формулировка: «Суд в руках господствующего класса — слепое и тонкое орудие».

Это не означает, что по каждому делу судье кто-то звонит и приказывает, какой приговор вынести. Но судьи и так прекрасно понимают общую тенденцию, направление в деле борьбы с преступностью и решают конкретные дела в русле этой тенденции.

Я не могу утверждать, что у нас нет смелых и независимых судей, принимающих решения по совести. Но, к сожалению, когда я встречал такие независимые приговоры, их, как правило, отменяли вышестоящие инстанции и требовали вынесения нового приговора в соответствии с требованием властей.

А в советское время было по-другому?

В советское время было во много раз хуже. Никаких судов присяжных не было и не могло быть. О независимости судей даже разговоров не шло, и суд был откровенно репрессивным органом. Сравнивать суд того времени с судом нынешним очень трудно.

Правосудие совершается сейчас в других условиях, поскольку и само государство во многом отличается от советского государства. В прежнем суде и намека на состязательность сторон не было, а сейчас ее отдельные признаки проявляются, хотя подлинной состязательности так и не существует.

Ее признаки ярче всего проявляются в суде присяжных, но и там судьи нередко пытаются свести все на нет. Между тем суд присяжных — это единственно справедливое правосудие, это действительно суд народа, суд по справедливости. Бывает, что человек совершил преступление, но присяжные считают его невиновным, потому что были обстоятельства, которые объясняют его действия.

В 90-е годы вам было легче работать в судах?

Трудно сказать, но, конечно, элементы подлинного правосудия тогда проявились наглядно. Так, процент оправдательных приговоров в те годы в судах значительно вырос. Справедливее стало и решение вопроса о наказании.

«Полнота и безграничность власти развращают человека»

Может ли количество оправдательных приговоров быть единственным критерием качества правосудия?

Не единственным, но одним из основных и очень важных. Дело в том, что предварительное следствие не может быть абсолютно безошибочным, а оправдательный приговор свидетельствует о должном критическом осмыслении итогов предварительного расследования и действующего контроля над ним.

На суде, по существу, лежит обязанность вынести оправдательный приговор в случае, если обвинение не доказано, к примеру, из-за недобросовестности или некомпетентности следствия.

Отсутствие таких приговоров свидетельствует о том, что суды полностью солидарны с обвинительной властью, не осуществляют подлинный контроль над ее деятельностью, не умеют или не хотят вскрывать ошибочность выводов предварительного следствия. Такая работа судов становится, по сути дела, бессмысленной и вредной.

Я не хочу сказать о том, что во всех случаях суды должны оправдывать обвиняемых. Но отсутствие или чрезвычайно маленькое количество оправдательных приговоров свидетельствуют о ненадлежащей деятельности судов.

В Мосгорсуде сменился председатель Ольга Егорова, которая занимала этот пост 20 лет. У нас остаются несменяемыми на протяжении многих лет председатели Конституционного и Верховного судов. Как это отражается на российской судебной системе?

Люди должны быть сменяемыми, но иногда и несменяемый лидер очень хорош. Вот председатель Верховного суда Вячеслав Лебедев — прекрасный судья, к нему у меня нет серьезных претензий.

Ольга Егорова как профессиональный судья заслуживает самой высокой оценки. А на должности председателя Мосгорсуда Егорова проявила себя властным, требовательным руководителем. В ее деятельности было немало положительного, но, к сожалению, не со всем, что она делала, можно было соглашаться.

Полнота и безграничность власти развращают человека — в связи с этим, думаю, работа Ольги Егоровой не была безошибочной. Но появление на ее посту другого судьи может во многом изменить деятельность судов города.

Как вы считаете, почему российские судьи порой выносят излишне суровые приговоры?

Сегодня по закону суд второй инстанции не имеет права прибавить срок, который назначил суд первой инстанции. Он может либо оставить приговор так, как есть, либо отменить его и направить дело на новое рассмотрение, если сочтет, что наказание слишком мягкое.

Если приговор немного изменили, это не считается браком. Но если судья даст слишком мало, вышестоящий суд отменит приговор — и тогда это будет браком его работы.

То есть слишком мягкое наказание влечет за собой большие неприятности для судьи, а максимальное наказание — нет. Поэтому судья, который боится за свое место, — даст побольше, а там снизят. Такая практика ориентирует судей на максимально суровое наказание.

Конституционный суд оказывает какое-то влияние на российское правосудие?

Конституционный суд (КС) был создан в период перестройки, и идея его создания была в том, чтобы создать противовес безграничности власти, чтобы ее деятельность могла быть проверяема на предмет соответствия Конституции, Основному закону страны.

Изначально КС действовал именно так, смело признавая те или иные решения власти неконституционными. К сожалению, вскоре проявилась беда нашего правосудия — неисполняемость судебных решений.

А в законах нет механизма обязательности и реальности исполнения решения КС. В своей деятельности я нередко сталкивался с тем, что те или иные вопросы прямо решены в полном соответствии с позицией КС, а следствие и суды, рассматривающие конкретное дело, не желают подчиняться точке зрения КС.

КС существует как бы отдельно от судебной практики. В связи с этим суд, на который возлагались большие надежды, сегодня их не оправдывает отчасти еще и потому, что все реже принимает смелые решения и критически не оценивает действия властей.

«Я говорил клиентам: не надо вам меня»

Как вы оцениваете прошедшую реформу следственных органов? Несколько лет назад был создан Следственный комитет России (СКР), у прокуратуры забрали следственные функции. Качество следствия улучшилось?

Идея, заложенная в прошедшей реформе, очень прогрессивна. Следствие должно быть самостоятельным, и его независимость является необходимым условием подлинного правосудия. Однако такая самостоятельность не должна быть абсолютной.

Так же, как следствие в целом должно быть подвергнуто контролю со стороны суда, деятельность следователя должна быть под контролем еще в ходе самого расследования. Это задача прокурора. При этом он сам не должен участвовать в расследовании и подменять своей деятельностью работу следователя.

Эту идею, по сути, и преследовала реформа, однако не все получилось так, как хотелось бы. В ходе этой реформы безо всяких причин чрезвычайно сузили права и значение прокуратуры. Ее роль необоснованно принизили — в частности, ошибочно отобрали у прокуратуры право на возбуждение уголовных дел.

Кроме того, неверно суду давать право на более жесткое наказание, чем то, что требует в суде прокурор. Есть закон: если прокурор отказался от обвинений, суд обязан оправдать человека. Суд, не являясь репрессивным органом, не должен сам определять наказание выше требуемого государством.

Они редки, но, к сожалению, есть — у меня был такой. Человек совершил небольшое преступление, и прокурор просил не лишать его свободы, а я вообще считал, что он не заслуживает наказания: его деяние не причинило никакого вреда. Я довольно остро выступил в суде. И вдруг мы слышим судебный приговор — лишение свободы. Осужденного арестовали прямо в зале суда.

Позже председатель этого суда рассказал мне, что судья признался ему: он вынес такой приговор именно для того, чтобы показать знаменитому адвокату, что суд ему не подчиняется.

Конечно, приговор потом по моей жалобе изменили, человека освободили.

Я потом рассказывал эту историю некоторым клиентам, чтобы отговорить их от моих услуг, говорил: не надо вам меня, это простое чепуховое дело, любой адвокат проведет его. Чаще всего клиенты продолжали настаивать на моем участии, и мне приходилось соглашаться с их требованиями. К счастью, больше таких эксцессов в моей практике не было.